Неточные совпадения
— А, он хочет видеть во всей прелести? Пускай видит. Я писал, меня не слушают. Так пускай узнают из иностранной печати, — сказал
генерал и
подошел к обеденному столу, у которого хозяйка указала места гостям.
Генерал подошел к той двери, из которой должен был выйти Бенкендорф, и замер в неподвижной вытяжке; я с большим любопытством рассматривал этот идеал унтер-офицера… ну, должно быть, солдат посек он на своем веку за шагистику; откуда берутся эти люди?
Он от радости задыхался: он ходил вокруг Настасьи Филипповны и кричал на всех: «Не
подходи!» Вся компания уже набилась в гостиную. Одни пили, другие кричали и хохотали, все были в самом возбужденном и непринужденном состоянии духа. Фердыщенко начинал пробовать
к ним пристроиться.
Генерал и Тоцкий сделали опять движение поскорее скрыться. Ганя тоже был со шляпой в руке, но он стоял молча и все еще как бы оторваться не мог от развивавшейся пред ним картины.
Генерал, Иван Федорович Епанчин, стоял посреди своего кабинета и с чрезвычайным любопытством смотрел на входящего князя, даже шагнул
к нему два шага. Князь
подошел и отрекомендовался.
Наконец наступила и минута разлуки. Экипаж стоял у крыльца; по старинному обычаю, отец и сын на минуту присели в зале. Старый
генерал встал первый. Он был бледен, пошатываясь,
подошел к сыну и слабеющими руками обнял его.
Александров пришел в училище натощак, и теперь ему хватило времени, чтобы сбегать на Арбатскую площадь и там не торопясь закусить. Когда же он вернулся и
подошел к помещению, занимаемому
генералом Анчутиным, то печаль и стыд охватили его. Из двухсот приглашенных молодых офицеров не было и половины.
— Может быть… — вяло ответил седой господин и отвернулся. А в это время
к ним
подошел губернатор и опять стал пожимать руки Семена Афанасьевича и поздравлять с «возвращением
к земле,
к настоящей работе»… Но умные глаза
генерала смотрели пытливо и насмешливо. Семен Афанасьевич немного робел под этим взглядом. Он чувствовал, что под влиянием разговора с приятелем юности мысли его как-то рассеялись, красивые слова увяли, и он остался без обычного оружия…
Дочь генеральши от первого брака, тетушка моя, Прасковья Ильинична, засидевшаяся в девках и проживавшая постоянно в генеральском доме, — одна из любимейших жертв
генерала и необходимая ему во все время его десятилетнего безножия для беспрерывных услуг, умевшая одна угодить ему своею простоватою и безответною кротостью, —
подошла к его постели, проливая горькие слезы, и хотела было поправить подушку под головою страдальца; но страдалец успел-таки схватить ее за волосы и три раза дернуть их, чуть не пенясь от злости.
Толстому
генералу он тоже поклонился довольно низко, но тот в ответ на это едва мотнул ему головой. После того барон
подошел к Марье Васильевне, поцеловал у нее руку и сел около нее.
— Так его бы посадили в сумасшедший дом, разумеется! Но тише: он слезает с лошади; вот и граф
к нему
подошел… Подойдемте и мы поближе. Наш
генерал не дипломат и любит вслух разговаривать с неприятелем.
Когда они
подошли к Лангфуртскому предместью, то господин Дольчини, в виду ваших казаков, распрощавшись очень вежливо с Рено, сказал ему: «Поблагодарите
генерала Раппа за его ласку и доверенность; да не забудьте ему сказать, что я не итальянский купец Дольчини, а русской партизан…» Тут назвал он себя по имени, которое я никак не могу выговорить, хотя и тысячу раз его слышал.
— Постойте! — сказал
генерал, — если они так спокойны, то, верно, знают, как выйти из этого огненного лабиринта. Эй, голубчик! — продолжал он довольно чистым русским языком,
подойдя к мастеровому, — не можешь ли ты вывести нас
к Тверской заставе?
Польской
генерал подозвал купца и пошел вместе с ним впереди толпы, которая, окружив со всех сторон Наполеона, пустилась вслед за проводником
к Каменному мосту. Когда они
подошли к угловой кремлевской башне, то вся Неглинная, Моховая и несколько поперечных улиц представились их взорам в виде одного необозримого пожара. Направо пылающий железный ряд, как огненная стена, тянулся по берегу Неглинной; а с левой стороны пламя от догорающих домов расстилалось во всю ширину узкой набережной.
— Тише! Бога ради тише! Что вы? Я не слышал, что вы сказали… не хочу знать… не знаю… Боже мой! до чего мы дожили! какой разврат! Ну что после этого может быть священным для нашей безумной молодежи? Но извините: мне надобно исполнить приказание
генерала Дерикура. Милостивый государь! — продолжал жандарм,
подойдя к Рославлеву, — на меня возложена весьма неприятная обязанность; но вы сами военный человек и знаете, что долг службы… не угодно ли вам идти со мною?
Миновав биваки передовой линии, они
подошли к нашей цепи. Впереди ее, на одном открытом и несколько возвышенном месте, стоял окруженный офицерами русской
генерал небольшого роста, в звездах и в треугольной шляпе с высоким султаном. Казалось, он смотрел с большим вниманием на одного молодцеватого французского кавалериста, который, отделись от неприятельской цепи, ехал прямо на нашу сторону впереди нескольких всадников, составляющих, по-видимому, его свиту.
Зарецкой и Рославлев
подошли вместе с адъютантом
к русскому
генералу в то время, как он после некоторых приветствий спрашивал Мюрата о том, что доставило ему честь видеть у себя в гостях его королевское величество?
Бегушев на это молчал. В воображении его опять носилась сцена из прошлой жизни. Он припомнил старика-генерала, мужа Натальи Сергеевны, и его свирепое лицо, когда тот
подходил к барьеру во время дуэли; припомнил его крик, который вырвался у него, когда он падал окровавленный: «Сожалею об одном, что я не убил тебя, злодея!»
В московском вокзале Татьяну Васильевну встретили: грязный монах с трясущейся головой,
к которому она
подошла к благословению и потом поцеловала его руку, квартальный надзиратель, почтительно приложивший руку
к фуражке, и толстый мужик — вероятно деревенский староста; все они сообща ее и
генерала усадили в карету. С кузеном своим Татьяна Васильевна даже не простилась — до того она рассердилась на него за быстро прерванный им накануне разговор.
В это время
генерал оборотился и сам довольно нерешительно
подошел к господину Голядкину.
Наш
генерал солидно и важно
подошел к столу; лакей бросился было подать ему стул, но он не заметил лакея; очень долго вынимал кошелек, очень долго вынимал из кошелька триста франков золотом, поставил их на черную и выиграл.
Подходя к дверям, я расслышал громкие голоса — дерзкий и язвительный разговор Де-Грие, нахально-ругательный и бешеный крик Blanche и жалкий голос
генерала, очевидно в чем-то оправдывавшегося.
— Дочь
генерала Кронштейна, — отвечала та. — Очень добрая девушка, как любит мою Верочку, дай ей бог здоровья. Они обе ведь смолянки. Эта-то аристократка, богатая, — прибавила старуха. И слова эти еще более подняли Кронштейн в глазах Эльчанинова. Он целое утро проговорил со старухой и не
подходил к девушкам, боясь, чтобы Анна Павловна не заметила его отношений с Верочкой, которых он начинал уже стыдиться. Но не так думала Вера.
Завидев остановившийся батальон,
генерал подлетел
к нам и выскочил из коляски так скоро, как только позволяла ему его тучность. Майор быстро
подошел к нему.
Здесь все было поставлено на солдатскую ногу, и когда
генерал Голубко еще только
подходил к фабрикам, там уже было слышно, как муха пролетит.
Гости, конечно, все стояли на ногах, вытянувшись шпалерой около стены. От хозяйки
генерал подошел к протопопу Мелетию и принял благословение, как делал всегда.
Однако, между тем, прошли мы гостиную, входим
к Раисе Павловне… Сидит моя Рая, генеральская невеста, глаза наплаканные, большие, прямо так на меня и уставилась… Опустил я глаза… Неужто, думаю, это она, моя Раинька? Нет, не она, или вот на горе стоит, на какой-нибудь высочайшей… Ну, стал я у порога, а
генерал к ручке
подошел. «Вот, говорит, вы, королевна моя, сомневались, а он и приехал!..»
Генерал (кричит,
подходя). Полина! Молока
генералу, — х-хо! Холодного молока!.. (
К Николаю.) А-а, гроб законов!.. Моя превосходная племянница, ручку! Конь, отвечай урок: что есть солдат?
Разделась и я как следует, помолилась богу, но все меня любопытство берет, как тут у них без меня были подробности?
К генералу я побоялась идти: думаю, чтоб опять афронта какого не было, а ее спросить даже следует, но она тоже как-то не допускает. Дай, думаю, с хитростью
к ней
подойду. Вхожу
к ней в каморку и спрашиваю...
— Дела, матушка, дела
подошли такие, что никак было невозможно по скорости опять
к вам приехать, — сказал Петр Степаныч. — Ездил в Москву, ездил в Питер, у Макарья без малого две недели жил… А не остановился я у вас для того, чтобы на вас же лишней беды не накликать. Ну как наедет тот
генерал из Питера да найдет меня у вас?.. Пойдут спросы да расспросы, кто, да откуда, да зачем в женской обители проживаешь… И вам бы из-за меня неприятность вышла… Потому и пристал в сиротском дому.
Он был уверен, что весь этот разговор веден его дочерью просто ради шутки; но это была с его стороны большая ошибка, которая и обнаружилась на другой же день, когда старик и старуха Гриневичи сидели вместе после обеда в садовой беседке, и
к ним совершенно неожиданно
подошла дочь вместе с
генералом Синтяниным и попросила благословения на брак.
Старый
генерал был в духе и заговорил первый: его утешало, что его жена так отбрила и поставила в такое незавидное положение «этого аристократишку», а об остальном он мало думал. По отъезде Бодростина, он
подошел к жене и, поцеловав ее руку, сказал...
…Передо мною стоял молоденький вольноопределяющийся и докладывал, держа руку
к козырьку, что
генерал просит нас удержаться только два часа, а там
подойдет подкрепление.
К ним
подошел приезжий
генерал, совсем белый, с золотыми аксельбантами. Он весь вечер любезничал с Рогожиной.
— Зачем? По глупости… Из гонору. —
Генерал опять засмеялся,
подошел к углу, где у него стояло несколько чубуков, выбрал один из них, уже приготовленный, и закурил сам бумажкой.
С ней Исмайлову стало легче, ибо
генерал, уважая эту достойную особу, при ней немножко сдерживался, а тем временем
подошло опять летнее путешествие
генерала для начальственных обозрений. Тут-то вот и случилась самая роковая вещь:
генерал сам призвал
к себе в дом «Сеничку» и поставил его над всем домом своим.
— Случай-с: они командира-с ожидали и стояли верхами на лошадях да курили папиросочки, а
к ним бедный немец
подходит и говорит: «Зейен-зи зо гут», [Будьте так добры (нем.).] и как там еще, на бедность. А ротмистр говорит: «Вы немец?» — «Немец», говорит. «Ну так что же вы, говорит, нищенствуете? Поступайте
к нам в полк и будете как наш
генерал, которого мы ждем», — да ничего ему и не дал.
Хотя прозвище «генерал-бабы» совершенно
подходило к Анне Аркадьевне, но, увы, за последнее время ей самой приходилось плохо.
Войдя в траурную залу, он остановился и потребовал пить. Подкрепившись питьем,
подошел к гробу, но здесь упал в обморок. Когда он был вынесен и приведен в чувство, то подняли тело и поставили в открытой карете. За гробом тянулся длинный ряд карет, и, так как покойница была жена
генерала, то гроб провожала гвардия. Поезд отправился в Невский монастырь.
Подойдя к деревне Фанцяпуцзы,
генерал остановил отряд и выслал вперёд сотню казаков, чтобы узнать, свободен ли перевал.
Генерал Багратион остановился. Его разъездные казаки донесли, что за селением был расположен главный корпус французов. Время
подходило к вечеру, а Александр Васильевич приказал не тревожить неприятеля и повелел усилить передовые посты.
Когда гвардейские полки прибыли в Петербург и
подошли церемониальным маршем
к Зимнему дворцу, все офицеры получили в награду за поход третное жалованье, а солдаты по рублю; конногвардейскому полку, как отбившему французское знамя в битве, пожалован георгиевский штандарт. Георгиевские кресты были даны великому князю Константину Павловичу, Багратиону, Милорадовичу, Дохтурову и другим
генералам. Кутузов за все время похода получил Владимира I степени и фрейлинский вензель для дочери.
Ободренный заступничеством
генерала, Виктор Павлович
подошел к руке генеральши.
Улыбаясь,
подошла она
к чудаку-генералу и, ласково улыбаясь, сказала...
Муж ее не только
к ней не
подходит, но и сам
к себе как-то до сих пор приладиться не может; тяжелая, сухая фигура, штатский
генерал, департаментский экзекутор со звездой, вот что он такое.
При начале мазурки, Борис видел, что генерал-адъютант Балашев, одно из ближайших лиц
к государю,
подошел к нему и не-придворно остановился близко от государя, говорившего с польскою дамой.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы
подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись
к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился
к кавалерийскому
генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
— Генерал-аншеф занят, — сказал Козловский, торопливо
подходя к неизвестному
генералу и загораживая ему дорогу от двери. — Как прикажете доложить?
Сержант, который, видно, был умнее своего
генерала,
подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту.
Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног
подошел к Кутузову.
Губернаторша подводила его
к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла рассчитываясь за карты, когда Ростов
подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить
генерала, выигравшего у нее.